Круговорот
Круговорот
Из детства
И землю напоил водой,
И побежал по скатам
Весенний дождик молодой
Вслед за грозы раскатом.
Малыш бежит по луже
Весь в радуге из брызг.
Закладывает уши
Восторга дикий визг.
Бывало, как утёнок,
Весь по уши в воде,
Шлёп-шлёп, и до потёмок
Не отыскать нигде…
И прошмыгнёшь украдкой,
И мокрый лезешь спать,
Пока вдогонку тряпкой
Не угостила мать.
И вот развесишь уши,
Начнёшь штаны сушить.
И всякий шорох слушать.
И спать. И есть. И жить.
* * *
Зачем ростками ржи, пшеницы
мы пробиваемся на свет
и снова в землю возвратиться
хотим в изнеможенье лет?
Нам уготовано благое:
ряд превращений в долгий век.
А камень в темноте покоя
скорбит, что он не человек.
А я скорблю, что я не птица,
и думаю, вот если бы
однажды круто в небо взвиться
и камнем пасть к ногам судьбы.
И вот, когда последний атом
мой дом – моё покинет «я»,
душа воскликнет: – Я была там –
на сладком пире бытия!
После «Зеркала»
Андрею Тарковскому
Да, мы рождаемся на белый свет,
когда ещё нас и в помине нет.
Нас нет, а мы весь мир в себя вбираем
и долго после смерти умираем.
И долго после смерти мы живём,
себя в грядущих временах находим,
к праправнукам из влаги дождевой
являемся и в играх верховодим.
Прапамять в нас живуча и прамир,
который в нас вселяется украдкой:
нам кажется, что безмятежно спим,
но океан бушует, гром гремит,
и мир трещит по швам от беспорядка.
Озвучен мрак гуденьем жёлтых ос:
огонь, добытый пращуром впервые,
и гонит мысли в рост,
и распрямляет выи.
Мы втянуты в круговорот веществ,
в нас чувства возникают не впервые:
и наш привычный, всем знакомый жест,
быть может, был реакцией существ
на ощущенья, смутно болевые.
Когда б мы знали, что художник, Бог
(как хочешь, назови творящее начало)
нас даже пожалеть в сердцах не смог:
порвал изображенье, смял в комок
телесный матерьял и начал всё сначала.
Поэтому и кажется порой,
что не впервой живём, что вроде жили
и знаем, где малейший поворот
дороги и судьбы, и что вот-вот
возникнет снова из телесной пыли.
* * *
Скажи, зачем мы так грустим
и для чего из кожи лезем,
и сеем хлеб, детей растим,
ужели труд наш бесполезен?
Ужель всё это – прах и тлен,
а слёзы – это только сырость?
И, пряча руки меж колен,
мы так свою скрываем сирость?
А скорбная вздыхает медь,
когда кого-нибудь хоронят.
Собаки воют, чуя смерть,
и чутко всхрапывают кони.
И видя, как растут кресты,
и после похоронной тризны
мы сеем хлеб, детей растим
ещё упорнее для жизни.
На последнем пределе
На последнем пределе
сил последних уже
нужно помнить о деле
и радеть о душе.
И среди обстоятельств
неподвластных, увы,
не терять своей стати,
не склонять головы.
И пусть небо с овчину,
и пусть слёзы с кулак –
оставаться мужчиной,
только так, только так.